Но порой я так глубоко погружаюсь во все эти проблемы, что я не успеваю или же попросту забываю позвонить другу, живущему в другом часовом поясе.

– Пропавшая Надя, – дразнит он меня, когда я наконец-то слышу его голос, – звонишь, чтобы проверить, помню ли я тебя?

Но Бен не сердится, потому что и сам постоянно смотрит новости. Он понимает, как высоки ставки, ведь, по его мнению, следующая война будет последней. Он вмешивается, если считает это уместным: когда США и Иран оказались на грани конфликта, Бен отправил письмо в редакцию «Нью-Йорк Таймс».

– Спектакль продолжается. Жизнь ничему их не научила, – говорит Бен.

Он выступает в школах и университетах, а еще разбирает целые горы писем от поклонников, любовных писем, как я их называю, которые приходят ему каждый день и на которые он иногда отвечает.

Циники постараются убедить вас, что обстоятельства рождения, раса, религия и конфессии разделяют людей; что беженцы представляют собой угрозу для процветания государства и его культуры. Все истории о лагерях мигрантов, незаконном пересечении Ла-Манша и центрах временного содержания способствуют дегуманизации неизвестного. Сами того не осознавая, мы присваиваем эти истории и теряем веру в то, что кто-то или же мы сами способны сиять и творить добро. Но у Бена есть то воображение, трудолюбие и гордость, которые я не смогла разглядеть в самой себе. У него мы можем научиться стойкости даже перед лицом тяжелейших невзгод. Мы можем осознать, что не важно, откуда мы и чем занимаемся, у нас друг с другом куда больше общего, чем мы думаем, и вместе мы сильнее.

Но успех не приходит в одночасье. Когда я падаю духом, Бен напоминает мне, что чудеса рукотворны. Ведь всего несколько десятилетий назад мы и представить себе не могли, что однажды рабство и колониальная политика останутся в прошлом, уступив место борьбе за права женщин и сексуальной революции, а человек оставит свой след на поверхности Луны!

Но едва ли оптимизм помог моему другу пережить боль утраты. Несколько месяцев назад скончалась его жена Гертруда. Они прожили вместе больше восьмидесяти лет. Он часто ее вспоминает и говорит о том, что сейчас ей бы было уже сто. Звук ее имени и его бесконечная любовь к ней – вот единственное, из-за чего он плачет. Но в слезах его скрыта радость, потому что Гертруда изо всех сил пыталась сделать этот мир лучше и помогала ближним. Они оба были иностранцами, которые стремились доказать свою значимость и упорно трудились, чтобы выбиться в люди.

На мой вопрос, какие три совета он дал бы молодому поколению, Бен тут же отвечает:

– Все очень просто. Первый: никогда не сдаваться. Второй: никогда не сдаваться. И третий: никогда не сдаваться.

И я следую его наставлениям.

Надя Комами

Глава первая

О мечтах:

Не бегите за толпой

Я родился в деревне, которой больше нет. Дело было в Трансильвании. Годом ранее на той же кровати родилась моя сестра. Она была венгеркой, а я по паспорту – румын. После Первой мировой войны часть Трансильвании отошла к Румынии, родине графа Дракулы. Но важно не то, что страны сменили друг друга, а то, как они относились к своим гражданам. Венгрия и Румыния были в равной степени антисемитскими, и родителям пришлось покинуть не только город, но и страны, или вернее – страны.

Вот так и началось мое путешествие: в беспросветной бедности. Я появился на свет в крестьянском доме, где не было ни воды, ни туалета, ни электричества. Один этаж и чердак. Воду носили за несколько кварталов из колодца, что располагался в центре деревни.

При первой же возможности мы сели на небольшой корабль и уплыли в Америку. В разгар зимы 1920-ого мы спали на открытой палубе. Путешествовали третьим классом, потому что четвертого не существует. Пока я дни напролет выл от голода, мой не знавший ни сна, ни отдыха отец испытывал сильнейшее искушение выбросить меня за борт, и только вмешательство дяди, который плыл с нами, спасло мне жизнь.

В порту Нью-Йорка нас встретила статуя Свободы, хотя сам я этого не помню, ведь мне и было-то всего девять месяцев. Работник иммиграционной службы на острове Эллис спросил у родителей, как меня зовут. Поскольку они не говорили по-английски, а офицер не знал ни слова на венгерском, румынском или идише, всё, кроме моего семейного положения, записали неверно. При рождении мне дали еврейское имя Беррел.

– Белла? – переспросил работник и склонился над колыбелькой, решив, что мне всего четыре месяца.

По чистой случайности на восемьдесят пятом году жизни я узнал, что проник на территорию США обманным путем: под видом четырехмесячной девочки.

И вот я в Америке. Первые дни, а может и недели, мы обретались в многолюдном помещении Общества помощи еврейским иммигрантам «ХИАС», которое предоставляло приезжим кров над головой. Когда спустя сорок лет я читал там лекцию, они были приятно удивлены, узнав, что именно в этом здании я провел свой первый день в Америке. Мой отец, одноглазый сапожник, искал работу, но усилия его были тщетными. Несмотря на проблемы со зрением, он хвастался, что может сшить пару ботинок из одного куска воловьей кожи. Протащил тяжеленные молотки, наковальни и прочие сапожные инструменты через всю Атлантику. Кто-то должен был предупредить его, что в Нью-Йорке нет ни коров, ни уж тем более желающих купить у трансильванского сапожника обувь ручной работы.

Бездомный, без гроша в кармане, он не владел английским и едва умел читать, а потому очень обрадовался, когда домовладелец-еврей предложил ему должность уборщика в многоквартирных домах на 56-ой улице, в районе, известном как Адская кухня. Нам разрешили жить в подвале одной из квартир. Первое пристанище в земле обетованной, и именно там мой разум впервые покинул кокон. Мне помнится, что квартира была как-то отгорожена от остального подвала. Рядом с большим и глубоким умывальником, который долгое время служил нам ванной, стояла дровяная печь. Раздобыв наконец-то оцинкованную ванну, мы установили ее в гостиной, ведрами натаскали горячей воды и устроили настоящий праздник. Окон в моей комнате не было, но стены, как и полагается подземелью, не просыхали. Иногда в другие части подвала забредали алкоголики и бродяги, они спасались от холода и спали, укрывшись газетами.

Не зря тот район называли Адской кухней. Там и правда был самый настоящий ад. Расположенный на западе Манхеттена, он был застроен домами без лифтов; этот Нью-Йорк остался в старых фильмах,